Записи на таблицах - Лев Виленский

совсем потускнел, — «а я остался занудным стариком, каким был всегда. Впрочем, не думай об этом». И теплая рука потрепала Джима по щеке.

«А Линду мы возьмем с собой?» — успокоено спросил Джим.

«Линда еще маленькая. Оставим ее с бабушкой».

Утро 25 июня выдалось облачным. Небо застили сероватые тучи. Голос диктора из компьютера отцовского «Шевроле-Футура» сообщил о надвигающемся летнем дожде. Температура немного упала, и порывы ветра раскачивали магнитобиль, несшийся по шоссе со скоростью 170 миль в час. Отец отдал управление автопилоту, мама дремала на заднем сидении, забравшись на него с ногами. Через полтора часа дороги ландшафт по обеим сторонам стал меняться. Появились леса. Они росли на спинах покатых холмов, на вершинах которых поблескивали параболические отражатели антенн панамериканской связи. Места становились все безлюдней. Вдруг магнитобиль притормозил, и начал ползти в гору, узкое шоссе извивалось среди деревьев. Стена из серого камня возникла неожиданно — из облаков, окутавших горный склон. Дождевые капли упали на стекло магнитобиля, но внутри — под силовым полем — дождь не достигал земли, стекая по сфере. Среди невысоких деревьев виднелись там и сям индейские бараки, в которых поселили — по рассказам дяди Саймона— злых евреев. Магнитобиль скрипнул корпусом, остановился. Двери раскрылись, поднимаясь вверх. Служитель заповедника — в облегающей массивное тело черной тунике, с пистолетом в кобуре и резиновой дубиной у пояса — помог выйти маме. Та заулыбалась служителю, незаметно задела его полной грудью. Папа потрепал задремавшего Джима по затылку, мальчик отряхнулся, как щенок, вывалявшийся в луже, и легко соскочил в редкую траву, растущую на склоне горы.

«Рад приветствовать чету Веттон и их чудесного сынишку», — голос служителя был неожиданно тонким, не лишенным мелодичности. Он ущипнул мальчика за щеку, Джим поморщился. Он не любил, когда его считали младенцем. «Я — Дэйв Мазарни, старший офицер смены. Покажу вам наших, так сказать, подопечных. Только если вам не понравится, как они пахнут — скажите мне, я вам дам специальные маски от запаха этих», — тут он сделал гадкую мину, — животных. И постарайтесь не заговаривать с ними. Они знают немного пиджин-американу, но меж собой говорят на своем, еврейском, так сказать, наречии. Идемте за мной, друзья», — с этими словами Дэйв быстрым пружинящим шагом пошел вверх, к баракам. За ним последовал быстроногий Джим, мама и папа замыкали шествие, при этом мама опиралась на папину руку, а он говорил ей что-то на ухо. Мама краснела и делала глупое лицо. Джиму это показалось неприятным, но странная, смешанная со страхом, жажда увидеть евреев отвлекла его.

Заповедник Исчезнувших Народов представлял собой несколько десятков бараков, разбросанных посреди редколесья. Силовой купол сдерживал дождь, ливший снаружи как из ведра. У въезда на небольшой стоянке припарковалось несколько мотоглидеров и один магнитомобиль. Несмотря на выходной день, кроме Веттонов посетителей в заповеднике не было. То ли Исчезнувшие Народы никого в США более не интересовали, то ли просто плохая воскресная погода не способствовала желанию выезжать из дома. Даже магазин сувениров, в котором продавали всякого рода поделки ручной работы, в это утро не открылся для посетителей. Но сувениры не особо интересовали Джима. Мальчику хотелось поглядеть на евреев, и, если папа позволит, плюнуть кому-нибудь из этого гадкого племени в лицо. Однако, когда Джим подошел к ближней группе бараков, плевать ему расхотелось.

У бараков сидели несколько человек. На удивление Джима, они были маленького роста, сухонькие, легкие и очень пожилые. У двух совсем-совсем старых дедушек с подбородка ниспадала белая борода — совершенно непривычное явление среди безбородых граждан США. Джим уставился на бороды стариков, забыв обо всем на свете. Он никогда не видел растительности на лицах. Старики с любопытством поглядывали на странных гостей, не переставая говорить друг с другом. В процессе разговора они размахивали руками, и немного покачивались вперед-назад. А одна из старушек, готовившая в горшочке какое-то варево, всплеснула руками, и обратилась к Джиму на плохом пиджин-американе:

«Ой, мальчик, деточка, ты совсем плохо кушаешь! Худенький, глазки большие, а ручки тонкие. Что же ты маму-папу не слушать? Не кушать дома как положено? Ай, нехорошо. Так может, тебе дать покушать? Вот тут у меня очень вкусный чечевичный супчик, с курочкой, как мама моя готовила, хочешь?»

С этими словами она опустила в горшочек большую ложку и аккуратно набрала в тарелку красного варева, сдобренного какими-то душистыми травами. Пахло необычно, совсем непохоже на то, как пахла красивая еда в доме Джима. Совсем не теми ароматами пахла еда, изготовленная роботом-шефом. Джим попятился.

Дэйв повернулся и быстро подошел к старухе.

«Не сметь!», — сказал он неожиданно громко и грубо, — «сама ешь свой супчик, старая. Еще отравишь ребенка!»

Старуха сложила руки на груди, жалобно глядя на Дэйва.

«Да как же можно, мистер», — слезы потекли у нее по морщинистому лицу, — «вот я сама возьму ложечку, съем немного, вкусный ведь суп, красивый. Посмотрите!» — она долго дула беззубым ртом на ложку с похлебкой, осторожно глотнула горячий суп, улыбнулась беспомощно, — «да как я могу маленькому ингале (мальчик — идиш) причинить вред!»

«Спасибо, я не голоден», — буркнул Джим. Ему и вправду не хотелось кушать. Но он вдруг почувствовал, что и старушку обижать совсем не хочется. И — совсем нехотя — ощутил, как противен тонкий властный голос Дэйва.

Они пошли дальше, Джим еще раз оглянулся. Старушка стояла с тарелочкой супа в руках, и смотрела ему вслед. На ее лице не было ничего пугающего. Лишь какая-то огромная печаль охватила мальчика. Он тряхнул головой, стараясь избавиться от нее. Вспомнил о глидере на магнитной подушке, о красивых белых ногах Мисти — его соседки по парте, о ее золотистых волосах. Ему стало легче.

Возле каждого барака провожатый останавливался и объяснял, что делают евреи. Те — большею частью люди в возрасте — играли в шахматы, сидели и разговаривали друг с другом, проводили время за бутылочкой вина (евреям пить разрешалось, их здоровье совершенно не волновало правительство США). Некоторые молились, смешно раскачиваясь, некоторые читали большие старые книги, от которых пахло плесенью и древностью. А еще от евреев исходил какой-то странный аромат, в котором смешивались чесночный аромат похлебок, табачные нотки сигаретного дыма, и непонятные тонкие нотки, напоминавшие отчего-то отцовский одеколон. Чем дальше углублялись между бараками Джим и его родители в сопровождении услужливого Дэйва, тем меньше и меньше становился страх, уползал на дно души, прятался там как улитка в раковине. Джим рассматривал евреев — и те смотрели на него в ответ, открытыми черными любопытными глазами. У большинства были черные волосы и большие носы. Попадались